Самый прекрасный берег тот, который однажды спутал мои планы. Два года назад, в Ларнаке, как только мы устроились в гостинице, я вышел пройтись по набережной, высмотрел себе кофейню, такую, чтобы и небольшая была, и туристов в ней не было, заказал подошедшей девушке самую малость, сидел у витрины и все таращил глаза на море за пальмами. Был март. Полдень. В море — одинокие корабли. Просто. Как сны из детства. Хозяин кофейни, высокий, худой и седой, вышел из-за стойки, обошел своих посетителей: двух местных мужиков, играющих в нарды, еще одного, тут же охотно разговорившегося с ним, потом подошел ко мне. Спросил, как я чувствую себя здесь, у него, и прошел на свое место за стойкой. Я снова повернулся к морю, смотрел в него, пока не посинело в глазах, а когда вернулся в гостиницу, коллег своих не нашел. Они отправились путешествовать без меня. И я в ожидании их целый день бродил по городу, просто так, без особой надобности, приходил к краю моря, купался и снова возвращался в кофейню, на свое место. А вечером встречал своих коллег, как человек, на долю которого выпал подаренный беспечностью день. И вот опять я на Кипре, и в первый же день в Ларнаке. Но ту кофейню не могу найти. Вроде все то же на пальмовой набережной: роскошные строения теснятся плечом к плечу; нижние этажи распахнуты ресторанами, кафе, тавернами, и так же, как и тогда, казалось, они, переполнившись, как пена из кружек, изливаются на тротуары белыми столами и стульями, а то, чего я ищу, нет... Я помнил: перед тем кафе было выставлено только два красных стола. Их-то я тупо и высматривал. И тогда, когда я начал было уже подумывать, что всякая поездка, как и любая вылазка из дома, существует сама по себе, она по-своему неповторима, что-то едва знакомое остановило меня. Я отошел и на расстоянии решил посмотреть вывеску, но она оказалась скрыта тентом, подобранным наверх. И в это время открылась дверь, вышла девушка, издали разглядела меня и, подняв руку, позвала войти. — «Диес», «Дядя»? — спросил я, вспомнив название.
Она кивнула. Я вошел и сел, как тогда, у витрины, а она торопливо поднялась по внутренней лестнице к себе и вскоре принесла семейный альбом, раскрыла его и показала на фотографию:
— Отец, — сказала она.
И я узнал в седом человеке хозяина.
— Его больше нет... — Она убрала альбом, ни о чем не спросив, ушла и вернулась, поставила передо мной чашку и стакан:
— Ваши кофе и вода. Как же мало надо человеку, думал я, чтобы в чужой стране почувствовать себя своим... Кипр готовился к празднованию ... Двухтысячелетия христианства. Мы, шестеро московских журналистов, как бы первыми осваивали маршрут, смоделированный для паломников, которые должны будут следовать на Святую Землю транзитом через Кипр. С нами была киприотка Мария — она и обликом, и осанкой оправдывала свое прекрасное имя, — в нашем распоряжении был небольшой автобус и крепкий молодой шофер Зенос. Он с первого взгляда сразу влюбился в трех наших девушек и всю дорогу потом грозился развестись с женой. В Ларнаке мы осмотрели церковь святого Лазаря, главный храм города. Затем на окраине города, в церкви Панагии Ангелоктисы, увидели одну из лучших на Кипре мозаик, датированную началом Византийской эпохи, и поехали в горный район Троодоса... Теперь, когда все уже позади и я дважды побывал на Кипре — оба раза в пору межсезонья, и каждое оброненное слово о нем может ввергнуть меня в состояние, похожее на эфирное опьянение, — могу с уверенностью сказать, что Кипр — одно из тех прекрасных мест на Земле, куда с какими бы то делами ты ни приехал, стоит только ступить на его берег и все твои заботы разбиваются вдребезги. Дорога уже в самом начале кажется прямой, широкой и заманчивой, а само движение к цели много интереснее, чем сама цель, ради которой, может, ты приехал. И что бы ты ни записывал в блокнот: названия ли церквей, икон, названия деревень, пройденные километры, смотрел ли только для того, чтобы запомнить, — все это очень мало по сравнению с желанием забыться, в январе радоваться солнцу так, будто видишь его впервые, и как бы твои дни ни были расписаны, постоянно чувствовать присутствие моря... Где бы ни находился — в горах или на равнине, — вместе с запахом моря ощущать древность. Мы и на самом деле неслись по прекрасной дороге, оставленной англичанами после восьмидесяти лет правления Кипром, пробирались в глубь страны. Вокруг зеленые просторы. Цитрусовые плантации сменяли банановые, и нам объяснили, что бананы здесь вызревают в ночное время, а потому их гроздья одеты в синие мешки цвета здешних ночей... Из-за поворота, с высоты, в который раз блеснуло море и исчезло. Чем дальше в горы, тем прохладнее и прозрачнее воздух, и в этой прозрачности, куда бы ни сворачивали, — везде перед нами возникала самая высокая гора — Олимп. Дорога нескончаемо вилась по склонам, и белые деревеньки в красных шапках, казалось, кружатся, как на карусели. Перед глазами на полках гор проносились сады и виноградники... И вдруг — человек. Он пасет овец... Так вот едешь, останавливаешься там, где собираются люди, слушаешь их речь, стараешься понять... И постепенно складывается для тебя картина страны, картина, точности которой может помешать разве что твое несовершенство... Но вот, рано или поздно, от обилия впечатлений наступает полное отупение. Глаза видят, но ничего не воспринимают, уши отказываются слышать, в сознании полная сумятица: раскопки древних поселений, развалины античных городов, средневековые крепости и монастыри, обилие фресок в церквях, которых такое множество на нашем пути, что история одной церкви вытесняла историю другой. Я уж не говорю, как слепило глаза великолепие иконостасов, таких, как в монастыре Кикос, больше похожем на дворец венецианских дожей, нежели на скромную обитель... Но остановка в какой-нибудь деревеньке, где-нибудь в труднодоступном районе Троодоса, нам помогала, она возвращала нам бодрость, и мы снова могли часами слушать Марию и не испытывать вины за то, что устаем и слушаем ее вполуха. В один из таких дней мы осматривали в лесу над обрывом маленькую церковь святого Николая, построенную в XI веке; с виду обыкновенная хижина — купол закрыт двускатной черепичной крышей, а священника, низкорослого человека в грубом суконном одеянии, перепоясанном веревкой, скорее, можно принять за странствующего монаха. Но вот что странно, именно эту скромную церковь, этого скромного человека я по сей день и помню. А ведь он даже нам не улыбнулся. Просто показал настенные росписи и немного раскрыл их сюжеты. И так же тихо, как встретил, проводил нас. Ночевали мы недалеко — в деревне Какопетрия. Она, как и все деревни здесь, возникла неожиданно, вдруг из-за поворота, и будто бы стояла на расколотой скале. Мощеные узенькие улочки, как высохшие речушки, петляли круто сверху вниз к ущелью, где шумела вода. Маленькая деревенская гостиница «Линос» ничем особенным не отличалась от соседних домов... Внутри, в коридорах, — каменная прохлада. Комнаты убраны традиционно по-деревенски: высокая железная кровать с двойным матрацем, шкаф с зеркалом, плетеные стулья, сундук, ножная швейная машина... И уж совсем музейные экспонаты: приемник, телефонный аппарат в деревянных коробках, и утюг для угля — действующие. Только ванная комната современная. И японский телевизор. Поужинали в таверне хозяина. Выспались хорошо под шум горной речки, а утром, после завтрака, окружным путем спустились на деревенскую площадь. Там за белыми столами уже сидели местные. Наше появление отвлекло их. Они повернулись к нам и стали рассматривать... Кто-то кому-то подносил кофе. И мне принесла женщина. Когда же настал момент расплатиться, Зенос остановил меня:
— Вас угощает человек, — сказал он, взглянув на старика, сидящего за соседним столом. Ему могло быть лет девяносто, а может, и все сто. Но здесь, в горном воздухе вокруг лесов, он выглядел гладким, свежим и бодрым. Он посмотрел на меня многовидевшими глазами, и я кивком головы поблагодарил его. Вот таким образом, прекрасно, мы распрощались с Троодосом и, спускаясь на равнинную часть Кипра, к морю, не подозревали, что с каждым километром все увиденное здесь превращается в воспоминание. И почувствуем это только у себя дома, в снежной еще Москве. В Никосии, в Археологическом музее, я глядел на обломки античных скульптур, а у самого вертелось в голове: как же долго на этом белом свете нас не было, как же поздно я родился... Всякий раз, когда случается вот так разглядывать древние скульптуры, я вспоминаю знаменитую клавесинистку Ванду Ландовску. Она гостила у Родена, большого любителя клавесинной музыки, он водил ее по своему домашнему музею античной скульптуры и с такой теплотой говорил о каждом куске мрамора, что Ландовска не выдержала: «Маэстро, почему бы вам не слепить им руки и недостающие части?» Великий Роден смутился, не сразу нашелся: «Мадам, я не смог бы этого сделать...» Уже на улице я не без иронии сказал Марии:
— Мария, в нашем представлении греческие боги синеглазые, кудрявые блондины.
— Они такими и были, — не задумываясь ответила она. — Мы греки, — сказала она, — в основном православные, как и сам Христос, смуглые. — Но, почувствовав, что ее ответ был спровоцирован мной, пустилась в долгие рассуждения о предмете нашего разговора и в конце концов свела все это к тому, что здесь, в Средиземноморье, храмы античных богов соседствуют с христианскими храмами, с мечетями... И снова, как и в прошлый приезд, стоя у демаркационной линии, за которой лежала занятая турками часть Кипра, я вспоминал слова эллинов: «Когда Афродита в объятиях Ареса, люди на земле живут мирно и спокойно». Значит, в наши дни, богиня любви не в ладах с богом войны. Иначе не было бы здесь, в Никосии, ни этой демаркационной линии, ни грусти, которую мы испытывали, глядя вслед ооновскому пикапу. К концу пятого дня мы пропахали гектары информации, и этому полю еще не было конца.
— Мария, может, хватит, — кто-то осторожно заметил, — поехали, куда глаза глядят. И Мария, сидящая на переднем сиденье, кажется, начала сдаваться. Некоторое время мы неслись в никуда, и вдруг Зенос остановил машину недалеко от мандариновой рощи. Мария оглядела нас:
— Пойдите сорвите себе цитрусы. И мы, как послушные школьники, получившие разрешение от старших на что-то недозволенное, ринулись в оранжевую долину... Не знаю как другие, но я впервые протянул руку к ветке дерева с мандаринами. И тут меня кто-то окликнул...
|
