Столица Нидерландов - Гаага или Амстердам?

«Оставь сомнения! — ослепительная улыбка оливкового индуса на плакате затмевает даже архитектурное совершенство знаменитого Тадж-Махала на заднем плане. — Посмотри на табло: «Эр-Индиа» — вот что тебе необходимо! Лети, и ты попадешь в сказочную страну, которую воспел Киплинг!» Рядом рекламы «Пан-Америкен», «Эр-Франс», прочих авиационных компаний.

Международный амстердамский аэропорт «Шипхолл» по своему архитектурному замыслу — воплощение четкости и прагматизма. Однако рекламная пестрота стен, витражей и стоек превращает его в калейдоскопический лабиринт, где очень легко заблудиться.

Что же до самой Голландии, то информация в «Шипхолле» сведена до минимума — скромный неоновый щит перед выходом в город с лаконичной надписью: «Вы прибыли в страну, являющуюся витриной капиталистического мира. Добро пожаловать!»

Вот как, значит — «витрина»?!

Со стороны залива Эйсселмер Амстердам напоминает гигантскую челюсть с серокаменными зубами домов. Издалека видна знаменитая Башня слез. Когда-то жены голландских мореходов собирались здесь, дабы обильными слезами умилостивить грозного Нептуна и таким образом обеспечить счастливое возвращение своих странствующих супругов. Амстердамцы шутят, что жены современных моряков заливаются горючими слезами, когда их мужья возвращаются на берег.

Кстати, именно женам моряков Амстердам обязан любопытной традицией, несколько противоречащей общепринятой характеристике голландцев как людей, в известной степени замкнутых: к подоконникам многих столичных домов прикреплены зеркальца бокового обзора наподобие автомобильных. Через них можно преспокойно наблюдать за тем, что происходит в квартире у соседей. Как видно, совладать с одиночеством не так-то просто. От скуки до нескромности — один шаг!

Видны с моря и здание биржи, одной из крупнейших в Европе — ежедневный оборот ее составляет 20 миллионов долларов, — и словно сплетенная из металлических кружев махина Центрального вокзала, опирающаяся на сваи, которые уходят в дно залива Хет-Эй. На общем фоне средневековых домов и строений начала века резко выделяется «золотой зуб» архитектурного модерна — небоскреб штаб-квартиры нефтяной компании «Шелл». Здание построили во времена, когда фундамент западной экономики еще не ощущал в полной мере разрушительных толчков энергетического кризиса. Окна штаб-квартиры «Шелл», сделанные с небольшим добавлением золота, подобно фонарям гигантского маяка, устремлены в Амстердамскую гавань и как бы указывают судам путь к тихой и безопасной стоянке.

Переживший невиданный расцвет в XVII столетии, включивший в сферу имперского колониального влияния Индонезию, Бразилию, Цейлон, некоторые государства Латинской Америки, когда-то влиятельный и грозный, а ныне составляющий неотъемлемую часть военного блока НАТО в Европе, корабль Нидерландского Королевства стоит на якоре в гавани капиталистического мира. Только вот насколько она тиха и безопасна?

Само название города («Амстердам» — дословно: «дамба на реке Амстел») говорит о том, что жителям его, как, впрочем, и всем остальным подданным королевства, не привыкать к стихийным бедствиям. Испокон веков в этой стране люди возводят дамбы, строят отводные каналы, дабы противостоять морской стихии: почти половина территории государства лежит ниже уровня моря. И все же мощную волну протеста, захлестнувшую страну в последние годы, вряд ли кто назовет «стихийным бедствием». События развернулись после того, как правительство Нидерландов решило разместить на своей территории нейтронное оружие с клеймом «Сделано в США». А особого накала волнения достигли, когда НАТО решило «довооружить» Европу крылатыми ракетами и ракетами «Першинг-2». Вовсе не случайно Голландия — и Бельгия тоже — выступили перед брюссельской сессией НАТО со своими оговорками. И хотя натовские заправилы определили, что оговорки эти «не имеют большого значения», тем не менее Голландия сказала свое слово. Впрочем, все это случилось позднее. Я же был в Нидерландах, когда там нарастало движение против нейтронной бомбы.

Уже «с порога» было ясно, что часть наиболее реакционно настроенных политических деятелей расценивала эти волны протеста, безусловно, как бедствие. Но отнюдь не стихийное. Ибо бесчисленные митинги и демонстрации прогрессивных сил страны, молодежи и студенчества в Амстердаме и Эйндховене, Гааге и Роттердаме, Харлеме и Утрехте против замыслов натовских «ультра» превратить Западную Европу в пороховой погреб с самого начала приняли форму организованной борьбы.

В те весенние дни старожилы не узнавали свой город, а туристы в недоумении разводили руками: «Ничего себе «витрина»!.. Куда подевались респектабельность и уравновешенность голландцев? Где он — «сбалансированный образ жизни»?» От кварталов Бернитшлута, где облупившиеся от сырости дома расположены по венецианскому принципу — прямо на воде, и до района роскошных особняков богачей — Золотого берега — собирались толпы демонстрантов. В основном молодежь, студенты. Повсюду скандировали лозунги. Воздух звенел от нестройного, но воодушевленного пения людей под аккомпанемент великого множества гитар.

Улицы Амстердама бурлили, и лишь гладь каналов, благодаря которым город часто называют «северной Венецией», оставалась невозмутимой, да несколько десятков хиппи, расположившихся в самом центре города — на площади Дам, — отрешенно взирали на происходящее, словно и не затронутые кипением жизни. Эти хиппи конца семидесятых уже резко не походили на «детей цветов», которые в массах встречались на дорогах и в городах Западной Европы еще десятилетие назад. Не было нечесаных лохм, никто не изрекал псевдопацифистские сентенции, густо замешенные на библейских проповедях, сабо на ногах были как сабо, незаметно, чтобы их владелец намеренно и демонстративно снашивал носки деревянной обуви. Кучка юношей и девушек тесно жалась к статуе Свободы — последнему прибежищу в городе, избранному ими своей «столицей». Они не спеша поглощали анисовое мороженое и меланхолично рассматривали проносящихся мимо людей сквозь мутные стекла пробирок с заключенными внутри дохлыми насекомыми. Своеобразная «лупа» людей, отказавшихся от всякой активности в этом мире и столь отличных от своих деятельных сверстников-голландцев.

Газеты и журналы, подобно чутким сейсмографам, фиксировали колебания всколыхнувшихся масс в бесчисленных статьях и политических комментариях, общий тон которых наиболее точно отразил подзаголовок в амстердамской газете «Алгемеен дагблад». «А не кажется ли вам, — вопрошал автор, — что традиционный цвет нации — оранжевый — темнеет буквально на наших глазах и становится все больше похож на красный?» Кстати, эту позицию разделяют далеко не все. Мой знакомый, студент Утрехтского университета Дирк Букедрехт, прокомментировал выступление в газете так: — Хорошо бы, конечно, чтобы оранжевое менялось к красному. Но когда я слышу слова наших «ястребов», призывы к оружию, мне порой мерещится, что к оранжевому цвету примешивается коричневый...

Ситуация обострялась, и наконец разразился настоящий политический скандал: один из наиболее видных представителей Северо-Атлантического блока, министр обороны Нидерландов Р. Кройзинг, решительно выступил против согласия правительства на размещение нейтронного оружия в Голландии. Ответ последовал в знакомых традициях западной демократии — Кройзинг вынужден был подать в отставку.

В активную борьбу под девизом «Нет нейтронной бомбе!» включились не только видные политические организации страны — Коммунистическая партия Нидерландов, Народная партия за свободу и демократию, Всеголландский союз молодежи, Пацифистская социалистическая партия, но и ряд крупнейших профсоюзов Голландии, прогрессивные молодежные и женские организации.

Среди шума истерических призывов пользоваться ультрасовременными атомными бомбоубежищами, оказывать решительный отпор «военной угрозе с Востока», убедиться, какие огромные преимущества Западу дает право обладания нейтронным оружием, прозвучали многоголосые выступления честных людей Нидерландов: пока существует прямая угроза миру на Земле, нет и не может быть места успокоению и благоденствию. Нигде. Даже в стране с броским ярлыком «витрина капиталистического мира».

...В один из теплых весенних вечеров мы были гостями молодежной организации «Контакт», выполняющей в Нидерландах функции нашего «Спутника» — организации международного молодежного туризма. Правда, масштабы «Контакта» несколько ограничены.

Специально для этой встречи хозяева арендовали на вечер бар «Эдинус» и, несмотря на весьма скудные финансовые возможности организации, совершили чуть ли не акт мотовства — раздали каждому из нас по два талончика, по которым можно бесплатно получить два стакана либо пива, либо кока-колы — на выбор.

Встреча эта более всего походила на нехитрую студенческую вечеринку, когда скудность угощения с лихвой компенсируется радостью общения, остротой споров, шумом и взрывным весельем. Кто-то, не переставая, начинял монетками похожий на древнюю «горку» автомат, так что музыка не умолкала ни на секунду.

В помещении бара непролазным облаком висел тяжелый синий дым. Сигареты в тот вечер играли роль «Трубки мира», и отказываться от ритуала никто, видимо, не хотел. Во всяком случае, несколько молодых голландцев, явно не умевших курить, надсаживались кашлем, но сигарет изо рта мужественно не выпускали.

Барменшей была очень худенькая, похожая на подростка девушка с идеально ровной челкой. Она заправски протирала стаканы, отвечала на вопросы, улыбалась — чувствовалось, что подобную «общественную нагрузку» девушка выполняла не впервые. За ее спиной к полкам был прикреплен необычный плакат: бородатый Эрнесто Че Гевара с низко надвинутым на глаза беретом и поднятым ввысь кулаком, который сжимал табличку с надписью: «Нет нейтронной бомбе!»

— Монтаж, разумеется?..

— Да, — кивнула девушка. — Если бы Че жил, то был бы сейчас с нами...

— Она права! — Мои барабанные перепонки содрогнулись от оглушительного баса. На соседний табурет присел парень ростом с баскетбольного центрового. — Берт Хаан... — Он протянул мне огромную руку. — Почему-то считается, что голландцы окончательно зажрались, прикрыли глаза темными очками, а уши заткнули стереонаушниками. Вздор! Чепуха! Верно я говорю, сестренка?

Та молча кивнула и выставила перед Бертом стакан пива.

— У меня прямо слезы на глаза наворачивались, когда я читал в газетах душещипательные истории о «гуманности» этой нейтронной дряни, — продолжал греметь верзила. — Непонятно только, на кого они рассчитывают! Я тебе вот что скажу, парень. — Берт надвинулся на меня, его рыжая борода почти касалась моего лица. — Наше общество состоит из четырнадцати миллионов таких же голландцев, как и я: хлебопашцев, технарей, студентов, художников... Но если мне заявляют, что это общество необходимо защитить с помощью нейтронной бомбы, то я плевать на него хотел! Молодые голландцы должны жить в свободной стране, а не на пороховой бочке НАТО! Верно я говорю, сестренка?

Девушка вновь кивнула и, вытряхнув из пачки две «сигареты мира», протянула их нам...

...Земля здесь похожа на пропитанную влагой губку, которую никто и не пробует отжать — бессмысленно. Жители Нидерландов испокон веков отвоевывают у моря участки земли. Делают они это так: вначале искусственным путем осушают землю, затем окружают ее дюнами, дамбами и дренажными каналами, и уже потом, по истечении нескольких лет, называют этот отвоеванный у моря, надежно защищенный и плодороднейший участок земли польдером. Ныне их в Голландии сотни.

Работы по созданию самого большого в Нидерландах польдера ведутся с начала нашего века. Имеется в виду искусственное осушение залива Зёйдер-Зе (на современных картах он носит название Эйсселмер), благодаря которому территория страны должна увеличиться на 2200 квадратных километров. Проект этот так и называется — «Проект Зёйдер-Зе», и он должен быть окончательно завершен в нынешнем году.

В общих чертах проект осуществлялся следующим образом: сначала возвели широкую дамбу от побережья Северной Голландии до побережья Фрисландии, а затем акваторию залива стали поэтапно осушать, превращая в пять больших польдеров.

В 1930 году был осушен первый польдер — Вирингермер. За ним последовал Северо-Восточный польдер в 1942 году, Восточный Флеволанд в 57-м и Южный Флеволанд в 1968 году.

Да, спорить не приходится: земля — главное богатство этой страны. В годы второй мировой войны, когда Голландия была оккупирована Германией, фашисты методично и безжалостно срезали голландский дерн и переправляли его в рейх.

Плодородная земля дарит королевству предмет национальной гордости — знаменитые голландские тюльпаны, экспортируемые почти в сто стран мира. Именно эта естественно орошаемая земля обеспечивает высокие урожаи зерновых, щедрые корма для животноводства и... великолепные футбольные поля. Мы не будем сейчас анализировать причины стабильных успехов футболистов Голландии на мировой спортивной арене. И все же учтем, что если бы не огромное количество превосходных травяных полей, за которыми, кстати, ревностно следят специально обученные люди, то увлечение голландцев этим видом спорта вряд ли было бы столь массовым.

Для сельских жителей пропитанная влагой почва — неоспоримое благо. Но — увы! — для горожан это подлинное несчастье, злой рок, тяготеющий над жизнью. Дома строятся на сваях. Это удорожает строительство, что, в свою очередь, отражается на постоянном повышении платы за квартиры. Из-за рыхлой почвы, мешающей нормальной прокладке подземных тоннелей, надолго затянулось строительство метро в Амстердаме, уже обошедшееся королевской казне в круглую сумму.

Около тысячи каналов, свыше ста мостов в Амстердаме. Отсюда, естественно, и трудности в работе городского транспорта. Может быть, поэтому так дорог проезд — 1,5 гульдена (около 45 копеек) на любом виде транспорта независимо от расстояния. Для голландцев, которые экономят буквально на всем, курят самокрутки, игнорируя фабричные сигареты, и лишь в исключительно важных случаях позволяют себе пригласить приятеля на чашку кофе (это не эвфемизм: если голландец сказал «на чашку кофе» — значит, на чашку кофе, и ничего больше на столе не будет, точно!), подобные транспортные расходы представляются открытым грабежом. Но, как правильно говорят, безвыходных ситуаций не бывает: голландцы в подавляющем большинстве ездят «зайцами». Конечно, это не очень-то вяжется с обликом степенного и добропорядочного голландского буржуа: бегать от контролера — как это неприлично и неудобно! Но арифметика, простая арифметика! После нехитрых вычислений становится ясно, что гораздо выгоднее все-таки ездить бесплатно: контролеры крайне редко выходят на поиски безбилетников, да и штраф — всего-то-навсего 6 гульденов!

Вероятно, только из соображений бережливости голландцы обзавелись еще одной традицией: несмотря на перенасыщенность страны автомобилями, жители Нидерландов остаются закоренелыми консерваторами в выборе средств передвижения. Речь идет о велосипеде. Их в стране — великое множество. Только в Амстердаме на 750 тысяч населения приходится 600 тысяч велосипедов. На педали жмут совсем еще крохи и древние старушки, бесшабашные студенты и почтенные отцы' семейств, для велосипедов на городских улицах отведены специальные дорожки, и не дай бог незадачливому автомобилисту нарушить «границу» хоть на миллиметр — кара дорожной полиции последует незамедлительно...

...Небольшой город Зандам, поблизости от Амстердама. Куда ему тягаться с такими гигантами, как второй по величине порт в мире Роттердам, пропускающий в год до 30 тысяч судов со всех концов света. Но в «золотом» XVII веке Зандам был центром судостроения и одним из главных портов Нидерландского Королевства. Не случайно именно сюда, на судоверфь Лайнаса Тейвиса Рогге, 18 августа 1697 года поступил работать никому не известный Петр Михайлов. И только спустя 20 лет, когда Петр в третий раз посетил Зандам, стало известно, кто скрывался под именем русского мужика-плотника.

В центре города высится памятник Петру. Не императору России, а рабочему с Зандамской судоверфи. Покрытый патиной времени гранит передает устремленность воли и напряженность мышц сильного, скромно одетого мужчины, склонившегося над верстаком.

А неподалеку от памятника стоит дом, в котором жил Петр и который принадлежал Гарриту Кисту — единственному человеку, знавшему, кем на деле является его постоялец.

На судоверфях Рогге Петр осваивал азы кораблестроения и инженерного дела. А поздно вечером, ворочаясь на жестком матраце в нише обшарпанного домика Киста, он мечтал о могуществе Российского государства, о неприступности его границ.

Учитывая гигантский рост Петра, длина ниши, в которой ему приходилось засыпать после тяжелой работы на верфи — всего полтора метра, — смотрится как насмешка. Когда Наполеону во время его посещения домика сказали, что русский император спал именно в этой нише, Бонапарт задумчиво произнес: «Истинно великому ничто не мало!..»

Голландцы не чванливы, однако в разговоре любят упомянуть достоинства своей страны. В принципе перечень объектов национальной гордости всегда один и тот же — тюльпаны, живопись прошлых веков, велосипед, «Филлипс», футбол... Вроде бы все. Нет, еще национальный цвет королевства — оранжевый. Объясняют эту особенность таким образом: в Голландии столь часты туманы и дожди, не прибавляющие, естественно, новых красок к серым мостовым и потемневшим средневековым домам, что жители страны никак не могут обойтись без яркого, солнечного, «апельсинового» цвета...

Есть и еще один символ Голландии. Возможно, не столь популярный, как тюльпаны, но куда более значительный — это мельницы.

Когда-то в стране их было более девяти тысяч, сейчас — только девятьсот. Сами голландцы относятся к ним со смешанным чувством гордости и нежности. Для каждого поколения мельницы означают что-то свое, памятное и сокровенное. Пожилые люди — старушки и старички, лихо «восьмерящие» на велосипедах в автомобильных омутах больших городов, — вспоминают о тех старых добрых временах, когда ветряки исправно перемалывали пшеницу, качали воду из озер и служили традиционным местом свиданий деревенских влюбленных. Поколение, воевавшее против фашизма, видит в мельницах символ беспощадной, героической борьбы голландского Сопротивления против оккупантов. Поставив лопасти в условное положение, патриоты предупреждали своих соседей-соратников о грозящей опасности, о дислокации гитлеровских гарнизонов, о готовящейся атаке...

Что касается молодого поколения голландцев, то... Всего несколько лет назад сама идея серьезного «наступления на ветряные мельницы» (именно так охарактеризовала амстердамская пресса антивоенные, антиимпериалистические выступления молодежи и студентов) была бы воспринята как совершеннейший абсурд в стране, отгороженной от неспокойного нашего мира сверкающей «витриной» внешнего изобилия и благополучия. Однако «нейтронная лихорадка», «симптом Першинга», заставили многих политиков переосмыслить свои взгляды, иначе оценить соотношение классовых сил. И характерно, что большинство прогрессивных и умеренных политических деятелей страны возлагают надежды именно на молодежь Голландии.

А ветряные мельницы — пусть элемент экзотики, пусть маленькая туристская услада, — как и сотни лет назад, стоят себе, поскрипывая изъеденными временем крыльями...